деревьев подступали к чугунной ограде. В стороне за соседним домом – избы до самых многоэтажек. Тянуло дымком через сетку на окне – пацаны запалили мусорный контейнер поодаль. На втором этаже над нами снова ругались соседи, и их ругань в безветренной тишине разносилась далеко по улице.

Мы с Ирой отправились спать, обсуждая, на что потратим деньги.

7

Весь следующий день мы покупали продукты и укладывали рюкзаки. Еще перед отъездом в Москву я взял отпуск и собирался провести три недели на Лебяжьем озере.

В первую очередь Лебяжье – это уголок почти дикой природы в сорока километрах от города. Это место походов нашей компании в любое время года в любую теплынь. Высоченные мачтовые леса, глухомань и полнейший покой в стороне от цивилизации. В незапамятные времена, говорят, на озере гнездились лебеди.

У нашей компании было своё место на берегу. Если кто-нибудь опаздывал в назначенный час, то знал, где искать. Ира собиралась навестить родителей в другом городе. Две недели я должен был отдыхать один. Потом Ира присоединялась ко мне.

Деньги я спрятал на даче в погребе. Банкирам в то время уже никто не верил.

Заканчивалась вторая неделя моего уединения. Погода стояла чудная: сухо и ясно. Со дня на день должна была вернуться Ира.

Двухместную брезентовую палатку я поставил на высоком берегу у соснового бора, так чтобы её не залило во время дождя и не продувало озёрными сквозняками. Отсюда открывался великолепный вид на водную гладь. Лес отступал от обрывистого, из красной глины берега метров на тридцать, образуя лужайку: гигантские деревья скрипели и постанывали по ночам, и даже когда на озере дыбились буруны, здесь было безветренно – дым от костра поднимался вертикально вверх.

Я собирал землянику, хворост, замирал, рассматривая рыжих пушистых белок, перебегавших от дерева к дереву по бурому паласу мёртвых иголок. Видел лису, петлявшую по следу; зайцев, поднимавшихся на задние лапы, чтобы рассмотреть меня; волка, худого, с клочьями линялой шерсти на боках. Иногда просто сидел на берегу, на поваленном остове сосны, опустив ноги в воду, и смотрел на закат: за бледной дымкой виднелась бархатная каёмка сосен, опоясывавших берег, крошечных отсюда. Справа, километрах в двух, приютилась деревушка в пять почерневших изб.

За первую неделю моё уединение нарушили лишь четыре человека.

Однажды к белым пенопластовым поплавкам закидушек подплыл на лодке паренёк. Издали я услышал скрип уключин. Вёсла он засаживал в воду почти вертикально. Малый спросил сигарету. Когда нос лодки ткнулся в глину, я бросил ему полпачки. Мы поболтали – паренёк приехал из города порыбачить – и гость уплыл.

На тропинке в лесу я встретил бабулю с лукошком грибов. Бабуля жила в прибрежной деревушке. Она насторожилась, когда я заговорил с ней, а разговорившись, посетовала на негрибной год, и мы разошлись.

И, наконец, в выходные на другой стороне лужайки парень и девушка раскинули палатку с ядовито-желтой крышей. Вечером ребята поинтересовались клёвом, мы покурили, и на следующий вечер, возвращаясь в город, они помахали мне.

Я наслаждался своим отшельничеством и о поездке в Москву почти не вспоминал.

Во вторую неделю я не встретил на озере ни одного человека.

Воздух, раскаленный пятичасовым солнцем, дрожал над водой. Лес и озеро изнемогали от зноя. Когда я в очередной раз окунулся в студёные ключи под парной гладью озера и вскарабкался по обрыву к палатке, то к своей радости увидел Иру – она выгружала из рюкзака продукты. Её красная майка и спортивные штаны в обтяжку вымокли на спине и ниже резинки.

– Привет, я тебя полчаса зову! – проворчала она. – Искупаться уже хочется!

Мы поцеловались. Ира протянула мне распечатанный конверт с казенным штемпелем. Я изумленно рассмотрел адрес отправителя: «Городское управление внутренних дел». Мокрыми пальцами достал из конверта лист бумаги и, утирая стекавшие с подбородка капли, прочитал вслух:

– Явится в десять утра в двести седьмую комнату. Читала?

– Читала!

Ира вытерла мне лицо полотенцем.

– Когда ты приехала? – спросил я.

– Вчера. Вечером мне её Мишка сосед отдал, – сказала Ира. – Говорит, мент принёс. Или почтальон. Он не помнит.

Я достал сигареты, сел на пень у кострища и еще раз перечитал документ.

В груди шевельнулось недоброе предчувствие.

– Может, Лёнька Козырев со второго опять со своей подрался и тебя вызывают? – спросила Ира – она меньше меня понимала в милицейских делах.

– Тогда бы участковый сам зашёл. Без повестки.

Ира перечитала бумажку и сказала:

– Ты всё равно опоздал. Сегодня надо было.

Я соскучился по Ире. За собой вины не знал и решил: если сыщики не кинулись разыскивать меня на Лебяжьем, значит, страшного ничего не стряслось – подождут.

Мы отдыхали еще неделю. Иногда, уставившись в черноту ночи в палатке, я думал, что бы мог означать этот вызов? Даже у абсолютно невиновного человека малейшее соприкосновение с властью вызывает беспокойство.

Наконец мы вернулись в город, мокрые и сердитые от давки в городском автобусе, ибо в то время вызвать такси в лес было невозможно.

Желтое солнце опустилось на макушки дальних берёз, и ветер, вязкий, как горячий сироп, лениво шевелил жухлые от зноя листья деревьев в нашем дворе.

Мы с Ирой доковыляли с вещами к нашему дому. Но не успели войти во двор, как со скамейки у ближнего подъезда навстречу нам поднялся Мишка-сосед мужик лет тридцати. Его небритая физиономия выражала крайнюю степень озабоченности. Мишка потянул меня назад за угол дома и тут же огорошил:

– Толян, к тебе три раза легавые приходили. Сегодня трое на бобике с автоматами, – заговорщицки просипел он.

Мишка был свой парень. Под бутылку мы, случалось, говорили с ним по-соседски «за жизнь». Проведя почти всю юность в КПЗ, как он говорил, «за шебутной характер», Мишка не любил ментов. И теперь мой авторитет в его глазах значительно вырос.

Мишка поскреб пухлый живот под веревкой выцветших тренников, пыхнул бычком и прищурился: мол, как новостишка? Я сбросил вдруг отяжелевший рюкзак.

К нам подошла жена Мишки, тестисто слепленная баба. Халат едва сдерживал её шарообразную грудь, живот и мясистые ягодицы. Супруги были похожи, как брат и сестра: мордастые, кучерявогривые, добродушные и нахальные.

– Я сказал им, что ты всю неделю дома торчал, а потом к Иркиным родакам укатил. До понедельника. Так что до понедельника дыши спокойно и благодари дядю Мишу, – самодовольно добавил сосед.

Попыхивая «беломором» и шаркая шлепанцами, к нам присоединился Лёнька Козырев, мужик лет сорока. Лёнька кивнул всем и встал рядом, засунув руки в карманы мятых брюк. По случаю грядущих выходных сосед был небрит и нетрезв. Во дворе меня считали спокойным парнем, уважали за тягу к знаниям, но больше в память о бабушке: у неё в разные годы учились почти все обитатели нашей улицы. Трое деликатно и сочувственно помалкивали, но за их сочувствием слышалось: чего ж ты натворил то?

Я чертыхнулся, подхватил рюкзак и пошёл к подъезду мимо расступившихся соседей. Ира уныло плелась следом.

8

В понедельник в десять утра, не дожидаясь, пока за мной пришлют транспорт с сопровождающими, я стоял у ступеней серокаменного здания с гербом над высокой аркой. Дежурный сержант долго искал кого-то по телефону, наконец, заявил, что следователь придёт в одиннадцать и велел ждать.

Я мысленно перевёл дух. Решил, что дело не такое уж важное и, вероятно, касается каких-нибудь формальностей по наследству (не хотелось вспоминать о приезжавшей патрульной машине). Иных соображений у нас с Ирой за выходные так и не нашлось. Не зная, что это за формальности, я, тем не менее, задавался вопросом, почему делом занимается городское управление внутренних дел, а не нотариус или не знаю кто?

Лишь около двенадцати часов мне выписали пропуск. Возле двери в двести седьмую комнату на втором этаже на жестких скрипучих стульях ожидали три посетителя. Они посмотрели на меня подозрительно, как в поликлинике смотрят на новенького, с тайным опасением, чтобы тот не пролез без очереди.

По отечественным теледетективам я иначе представлял себе подобные заведения. Здесь же не было ни решеток, ни заключенных с заложенными назад руками и охраной. Длинный коридор. Снуют люди с папками и портфелями. Одни в милицейской форме,